РАДИО РОССИИ. Театральная галерея.
Интервью с артистом Молодежного театра на Фонтанке Евгением Клубовым к 35-летию творческой деятельности.
Эфиры 22 и 24 сентября 2016. Стенограмма.
Ведущая: Гостем нашей программы стал артист Молодежного театра на Фонтанке Евгений Клубов, чья творческая биография неразрывно связана с этим театром.
Евгений Клубов: Мама мне взяла билеты в Большой Драматический театр на «Генриха IV», и я понял, что, наверно, этим и хочу заниматься. Именно тогда я стал ходить в театры: в Комиссаржевку, например, чей художественный руководитель вскоре стал моим педагогом. Там я видел Юрия Овсянку в спектакле «Принц и нищий». И в жизни так сложилось, что мы с ним стали вместе играть у Владимира Афанасьевича Малыщицкого в Молодежном театре.
Интервью с артистом Молодежного театра на Фонтанке Евгением Клубовым к 35-летию творческой деятельности.
Эфиры 22 и 24 сентября 2016. Стенограмма.
Ведущая: Гостем нашей программы стал артист Молодежного театра на Фонтанке Евгений Клубов, чья творческая биография неразрывно связана с этим театром.
Евгений Клубов: Мама мне взяла билеты в Большой Драматический театр на «Генриха IV», и я понял, что, наверно, этим и хочу заниматься. Именно тогда я стал ходить в театры: в Комиссаржевку, например, чей художественный руководитель вскоре стал моим педагогом. Там я видел Юрия Овсянку в спектакле «Принц и нищий». И в жизни так сложилось, что мы с ним стали вместе играть у Владимира Афанасьевича Малыщицкого в Молодежном театре.
Ведущая: Вы играли еще в ЛИИЖТе у Малыщицкого?
Евгений Клубов: Я учился на четвертом курсе, он у нас был педагогом. К концу моего четвертого курса ему наконец-то дали разрешение на открытие театра здесь, на Фонтанке, 114. Его студийцы, замечательные артисты, сделали очень много для того, чтобы у Владимира Афанасьевича получился Молодежный театр. Потом многие из них ушли из профессии, хотя Володя Халиев и Саша Мирочник остались. В то время мы все вместе пытались сделать из этого катка что-то похожее на театр. А тогда, напомню, я был еще студентом, и с Мишей Егоровым играл Кондратия Рылеева, Александра Перова.
Мы тогда учились на курсе Агамирзяна, который, кстати, был интересен тем, что у нас многие студенты были детьми артистов: Оля Самошина, Костя Воробьев, Саша Иоффе, Лена Сафонова. И, конечно, они все бывали в театре, и я тоже как ленинградец, конечно, бывал. Но такого мы, попав в ЛИИЖТ на спектакль Малыщицкого, еще не видели. Это было не то, что в обычном представлении есть театр, это была исповедь, правда. После его спектакля мы по-другому видели Малышицкого и стали понимать, что у него авторский взгляд. И тогда, первого сентября, по этой большой лестнице театрального института мы на руках носили Афанасьича, как мы его называли.
Ведущая: Обожженный правдой человек…
Евгений Клубов: Да, он ее чувствовал! У него же авторы - Вячеслав Кондартьев, Фазиль Искандер, - авторы для того времени очень горячие, острые, правдивые. И у него во всем были очень неформальные отношения с этими людьми, которые были его соратниками. Они также мыслили и понимали то, что происходит в стране. Сначала это была студия, именно такая, про которую я говорил, а потом уже театр.
Ведущая: Но там же был коллективный герой?
Евгений Клубов: Малышицкий – это студия. Что такое студия? Она очень отличается от театра, хотя бы даже тем, что ты там существуешь постоянно. Неважно, есть ли у тебя репетиция или нет, ты приходишь в 11 утра, занят ли ты в это время в спектакле или не занят: ты сидишь, начинаются репетиции… и домой ты попадаешь ближе к часу. Это такое студийное существование. То есть не так, как сейчас: у меня выписана репетиция – я прихожу. Не выписана – я могу где-то сниматься… Тогда этого не было. Было служение общей идее. И для того, чтобы то существование на сцене, когда ты выходишь с зажженными свечами, а рядом сидят зрители, не звучало пафосно и фальшиво, он, знаете, что делал? Он читал Высоцкого. Малыщицкий дружил тогда с Таганкой, у них были очень хорошие отношения, даже некоторые критики называли нас «Малой Таганкой». И вот он читал Высоцкого, и я, тогда еще молодой артист, думал: «Вот зачем, зачем это после каждого спектакля?» Вот я думаю теперь, почему он читал Высоцкого? Потому что такие вещи, как «Когда свободою горим, Когда сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы», нельзя так просто донести. Это я только теперь понимаю: мудрый человек был, он настраивал.
Ведущая: Вскоре началась перестройка, и пришел Михаил Ефимович Падве. Как Вы существовали в его спектаклях?
Евгений Клубов: Это был совершенно другой театр. Если у Владимира Афанасьевича – театр общественный, болящий, социально-направленный, который искал правду, тот тут он был направлен к человеку. Когда уходит один режиссер, и приходит другой, и для театра, и для артистов это очень сложный момент. Это только кажется – ушел один руководитель, теперь другой. Это два разных художника, у которых совершенно разный взгляд на вещи. Когда Ефим Михайлович к нам пришел, он никого не знал: из Малого Драматического театра он привел четыре-пять человек (Женя Меркурьев, Галя Микрюкова, Оля Белявская, Оля Мелихова). Тогда он честно сказал: «Ребята, я вас не знаю». Но он посмотрел историю Измайловского сада, театра Буфф и предложил сделать на этой основе спектакль-концерт. Падве предложил самим придумать номера, которые он потом посмотрит и решит, что может войти в этот концерт-спектакль. Тогда в городе такого не было, еще не вышла даже знаменитая рок-опера «Юнона и Авось». Я считаю, Ефим Михайлович очень мудро поступил. Не надо было никого подгонять, все понимали, что им дальше работать с этим режиссером. И получилась масса номеров, прекрасных, даже которые не вышли. Падве удалось создать замечательную команду. Когда уже пришел Семен Яковлевич, он не снимал тот спектакль, потому что люди на него шли. Когда ты выходил на Техноложке, тебя спрашивали лишний билетик на «Звучала музыка в саду». Когда были первые показы, у нас в Измайловском парке дежурила конная милиция, потому что очень многие хотели попасть на спектакль.
Ведущая: Был также спектакль, посвященный войне?
Евгений Клубов: Он назывался «Концерт фронту». По той же самой идее – не просто концерт, а спектакль-концерт.
Ведущая: И в каких спектаклях Ефима Михайловича Вы были заняты?
Евгений Клубов: В музыкальных – во всех. «Моя Марусечка», «Немое кино», «Концерт фронту». Была у нас рок-опера «Сирано Де Биржерак». «Крыша» – это уже был драматический спектакль. Падве был человек, который позволял себе делать мужские поступки. Два раза он уходил с должности художественного руководителя и позволял себе все начинать сначала. Не каждый может, согласитесь. И он не просто ушел, а попросил, чтобы в театр пригласили Семена Яковлевича Спивака. Видя спектакли Спивака, он понимал, что за этим режиссером действительно может быть будущее. Ефима Михайловича называли учеником Товстоногова – и это действительно было так. Он каждую картину разбирал теоретически: для каждого выстраивал действие, общее действие этого эпизода. И после этого ты выходил на сцену «зачищенный». Семен Яковлевич видит общий план спектакля и выстраивает все до мельчайших подробностей именно от тебя, твоего персонажа. И, конечно, в этом плане ему удалось очень многое.
Ведущая: И какие дорогие сердцу роли запомнились в этом периоде?
Евгений Клубов: Все дороги. Вот Сэмми в «Смерть Ван Халена», смешная и острая роль. У Спивака главное то, что он даже в какой-нибудь маленькой, смешной, незначимой роли умеет найти человеческое. У Шипенко: свет бежит, впереди – воздух, у Спивака же всегда свет бежит впереди воздуха. У него очень светлые спектакли. Еще Бодрикур в «Жаворонке» мне очень нравится. Бодрикур – военачальник, к которому Жанна приходит и просит, чтобы он дал ей солдат. Простая деревенская девушка приходит к военачальнику, и что с ним происходит? Начинается с того, что он – человек, который смотрит на эту девку, с которой сейчас может неплохо провести время, а кончается тем, что из него вытаскивают человеческие чувства. Он понимает: как же он раньше так жил. То есть она пробуждает в нем человека, есть в ней что-то такое, чего раньше он не замечал. Этим и отличается Спивак. Любой эпизод он может выстроить так, что ты сначала смеешься, а потом на человеческом уровне происходит что-то необъяснимое.
Ведущая: О своих впечатлениях и творческом пути поделился артист Молодежного театра на Фонтанке Евгений Клубов.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ведущая: Творческая судьба Евгения Клубова неразрывно связана с Молодежным театром на Фонтанке. Ему довелось сыграть самых разных персонажей. Порой встречи с ролями были неожиданными. Как это случилось, например, при работе над спектаклем «Севильский цирюльник». А порой, как в спектакле «Жозефина и Наполеон», использовалась способность артиста донести сущностные свойства своего героя.
Евгений Клубов: Был перекрестный год Франции, у нас на фоне этого Жан Даниэль Лаваль поставил замечательный спектакль, где мне удалось сыграть Фигаро. Для меня это было совершенно неожиданно. Мне тогда было уже за 50, а мы привыкли, что Фигаро – всегда и везде молодой плут и мошенник, и тут из Франции приезжает Жан Даниэль и предлагает сыграть Фигаро мне. Причем я был назначен на другую роль. Он провел такой мини-кастинг, после которого остался немного озадачен. Потом мне объяснили, что Жану Даниэлю хочется поставить так, чтобы это был Фигаро «пенсионного» возраста. Любой режиссер видит себя в этом, и поскольку мы были ровесниками, он, видимо, представлял себя так. Нигде не говорится, что Фигаро – молодой. Он – цирюльник, который занимался парикмахерским искусством, пытался таким образом заработать, а также помогал устраивать свои дела графу Альмавива.
Когда я узнал, что такое французская комедия, я понял, как работают французские артисты. У французов больше театр-представление, и, конечно, мы, как артисты психологического театра, попытались внести туда изюминку нашего русского театра. Получилось неплохо. Премьера была в Версале. Вы можете себе представить: театр «Монтансье», Версаль. Само здание было построено для коронации Марии Антуанетты, и это настоящий королевский театр. Когда я вошел в зал, в ложе сидели два человека – муляжи Марии Антуанетты и королевы. И мы начали работать, а это соседство – взгляд коронованных особ – очень обязывал (смеется).
Каждый выпуск – это всегда стресс, но у нас даже если ты провалишься, то сделаешь это дома, а тут ты совершенно не знаешь, что будет. Мы не учли одного обстоятельства: для них Бомарше «Севильский цирюльник» – это просто классика. Они знают о нем все. Причем для них Фигаро – это представитель французского народа. Когда я репетировал, у меня были фразы, которые я, как русский артист, считал пафосными, их надо бы сделать аккуратнее… Он же говорил: «Нет, это сентенция». У них граф Альмавива, Розина – могут играть все, что хотят. Фигаро же – тот персонаж, который стоит над этим. Представитель народа, представитель зрителя, который вместе с ним сидит и комментирует. Приняли очень хорошо! Я даже не предполагал. Что интересно, я за свою актерскую жизнь сыграл столько французов, итальянцев, англичан, но русских вот, к сожалению, мало. Вот теперь я поворачиваюсь к своему педагогу, моему мастеру – Агамирзяну, и понимаю, какой он был мудрый человек. Он говорил нам такие вещи, которые я только сейчас начинаю понимать. Он не только учил нас профессии, но и учил выживать в этой жизни и в театре вообще. И я стал терпимее и к себе, и к другим.
Ведущая: Получается, что Вам как-то удается привнести в жанр комедии некий драматизм? Ведь и спектакль «Жозефина и Наполеон» обрел в Молодежном театре отнюдь не водевильное звучание.
Евгений Клубов: Знаете, Семен Яковлевич умудряется из водевиля сделать настоящую драматическую историю. Он переворачивает жанр: возьмите «Касатку», «Жозефину и Наполеон» – ведь это тоже водевиль. В Москве он называется «Морковка для императора», а Семен Яковлевич сделал спектакль о человеческом одиночестве. Не о Наполеоне, а о человеке, который имел все – и все потерял, но в этот момент к нему пришла любовь. С «Касаткой» – то же самое. Толстой же написал водевиль для летнего театра, а Спивак сделал из этого человеческую историю. И до сих пор спектакль умудряется так долго держаться. Начало сезона – и он говорит: «Надо смахнуть пыль.». И не только текст повторяется, прочищается все: человеческие взаимоотношения, ситуации. Делается это для того, чтобы люди каждый раз приходили, и им каждый раз было свежо.
Евгений Клубов: Я учился на четвертом курсе, он у нас был педагогом. К концу моего четвертого курса ему наконец-то дали разрешение на открытие театра здесь, на Фонтанке, 114. Его студийцы, замечательные артисты, сделали очень много для того, чтобы у Владимира Афанасьевича получился Молодежный театр. Потом многие из них ушли из профессии, хотя Володя Халиев и Саша Мирочник остались. В то время мы все вместе пытались сделать из этого катка что-то похожее на театр. А тогда, напомню, я был еще студентом, и с Мишей Егоровым играл Кондратия Рылеева, Александра Перова.
Мы тогда учились на курсе Агамирзяна, который, кстати, был интересен тем, что у нас многие студенты были детьми артистов: Оля Самошина, Костя Воробьев, Саша Иоффе, Лена Сафонова. И, конечно, они все бывали в театре, и я тоже как ленинградец, конечно, бывал. Но такого мы, попав в ЛИИЖТ на спектакль Малыщицкого, еще не видели. Это было не то, что в обычном представлении есть театр, это была исповедь, правда. После его спектакля мы по-другому видели Малышицкого и стали понимать, что у него авторский взгляд. И тогда, первого сентября, по этой большой лестнице театрального института мы на руках носили Афанасьича, как мы его называли.
Ведущая: Обожженный правдой человек…
Евгений Клубов: Да, он ее чувствовал! У него же авторы - Вячеслав Кондартьев, Фазиль Искандер, - авторы для того времени очень горячие, острые, правдивые. И у него во всем были очень неформальные отношения с этими людьми, которые были его соратниками. Они также мыслили и понимали то, что происходит в стране. Сначала это была студия, именно такая, про которую я говорил, а потом уже театр.
Ведущая: Но там же был коллективный герой?
Евгений Клубов: Малышицкий – это студия. Что такое студия? Она очень отличается от театра, хотя бы даже тем, что ты там существуешь постоянно. Неважно, есть ли у тебя репетиция или нет, ты приходишь в 11 утра, занят ли ты в это время в спектакле или не занят: ты сидишь, начинаются репетиции… и домой ты попадаешь ближе к часу. Это такое студийное существование. То есть не так, как сейчас: у меня выписана репетиция – я прихожу. Не выписана – я могу где-то сниматься… Тогда этого не было. Было служение общей идее. И для того, чтобы то существование на сцене, когда ты выходишь с зажженными свечами, а рядом сидят зрители, не звучало пафосно и фальшиво, он, знаете, что делал? Он читал Высоцкого. Малыщицкий дружил тогда с Таганкой, у них были очень хорошие отношения, даже некоторые критики называли нас «Малой Таганкой». И вот он читал Высоцкого, и я, тогда еще молодой артист, думал: «Вот зачем, зачем это после каждого спектакля?» Вот я думаю теперь, почему он читал Высоцкого? Потому что такие вещи, как «Когда свободою горим, Когда сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы», нельзя так просто донести. Это я только теперь понимаю: мудрый человек был, он настраивал.
Ведущая: Вскоре началась перестройка, и пришел Михаил Ефимович Падве. Как Вы существовали в его спектаклях?
Евгений Клубов: Это был совершенно другой театр. Если у Владимира Афанасьевича – театр общественный, болящий, социально-направленный, который искал правду, тот тут он был направлен к человеку. Когда уходит один режиссер, и приходит другой, и для театра, и для артистов это очень сложный момент. Это только кажется – ушел один руководитель, теперь другой. Это два разных художника, у которых совершенно разный взгляд на вещи. Когда Ефим Михайлович к нам пришел, он никого не знал: из Малого Драматического театра он привел четыре-пять человек (Женя Меркурьев, Галя Микрюкова, Оля Белявская, Оля Мелихова). Тогда он честно сказал: «Ребята, я вас не знаю». Но он посмотрел историю Измайловского сада, театра Буфф и предложил сделать на этой основе спектакль-концерт. Падве предложил самим придумать номера, которые он потом посмотрит и решит, что может войти в этот концерт-спектакль. Тогда в городе такого не было, еще не вышла даже знаменитая рок-опера «Юнона и Авось». Я считаю, Ефим Михайлович очень мудро поступил. Не надо было никого подгонять, все понимали, что им дальше работать с этим режиссером. И получилась масса номеров, прекрасных, даже которые не вышли. Падве удалось создать замечательную команду. Когда уже пришел Семен Яковлевич, он не снимал тот спектакль, потому что люди на него шли. Когда ты выходил на Техноложке, тебя спрашивали лишний билетик на «Звучала музыка в саду». Когда были первые показы, у нас в Измайловском парке дежурила конная милиция, потому что очень многие хотели попасть на спектакль.
Ведущая: Был также спектакль, посвященный войне?
Евгений Клубов: Он назывался «Концерт фронту». По той же самой идее – не просто концерт, а спектакль-концерт.
Ведущая: И в каких спектаклях Ефима Михайловича Вы были заняты?
Евгений Клубов: В музыкальных – во всех. «Моя Марусечка», «Немое кино», «Концерт фронту». Была у нас рок-опера «Сирано Де Биржерак». «Крыша» – это уже был драматический спектакль. Падве был человек, который позволял себе делать мужские поступки. Два раза он уходил с должности художественного руководителя и позволял себе все начинать сначала. Не каждый может, согласитесь. И он не просто ушел, а попросил, чтобы в театр пригласили Семена Яковлевича Спивака. Видя спектакли Спивака, он понимал, что за этим режиссером действительно может быть будущее. Ефима Михайловича называли учеником Товстоногова – и это действительно было так. Он каждую картину разбирал теоретически: для каждого выстраивал действие, общее действие этого эпизода. И после этого ты выходил на сцену «зачищенный». Семен Яковлевич видит общий план спектакля и выстраивает все до мельчайших подробностей именно от тебя, твоего персонажа. И, конечно, в этом плане ему удалось очень многое.
Ведущая: И какие дорогие сердцу роли запомнились в этом периоде?
Евгений Клубов: Все дороги. Вот Сэмми в «Смерть Ван Халена», смешная и острая роль. У Спивака главное то, что он даже в какой-нибудь маленькой, смешной, незначимой роли умеет найти человеческое. У Шипенко: свет бежит, впереди – воздух, у Спивака же всегда свет бежит впереди воздуха. У него очень светлые спектакли. Еще Бодрикур в «Жаворонке» мне очень нравится. Бодрикур – военачальник, к которому Жанна приходит и просит, чтобы он дал ей солдат. Простая деревенская девушка приходит к военачальнику, и что с ним происходит? Начинается с того, что он – человек, который смотрит на эту девку, с которой сейчас может неплохо провести время, а кончается тем, что из него вытаскивают человеческие чувства. Он понимает: как же он раньше так жил. То есть она пробуждает в нем человека, есть в ней что-то такое, чего раньше он не замечал. Этим и отличается Спивак. Любой эпизод он может выстроить так, что ты сначала смеешься, а потом на человеческом уровне происходит что-то необъяснимое.
Ведущая: О своих впечатлениях и творческом пути поделился артист Молодежного театра на Фонтанке Евгений Клубов.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Ведущая: Творческая судьба Евгения Клубова неразрывно связана с Молодежным театром на Фонтанке. Ему довелось сыграть самых разных персонажей. Порой встречи с ролями были неожиданными. Как это случилось, например, при работе над спектаклем «Севильский цирюльник». А порой, как в спектакле «Жозефина и Наполеон», использовалась способность артиста донести сущностные свойства своего героя.
Евгений Клубов: Был перекрестный год Франции, у нас на фоне этого Жан Даниэль Лаваль поставил замечательный спектакль, где мне удалось сыграть Фигаро. Для меня это было совершенно неожиданно. Мне тогда было уже за 50, а мы привыкли, что Фигаро – всегда и везде молодой плут и мошенник, и тут из Франции приезжает Жан Даниэль и предлагает сыграть Фигаро мне. Причем я был назначен на другую роль. Он провел такой мини-кастинг, после которого остался немного озадачен. Потом мне объяснили, что Жану Даниэлю хочется поставить так, чтобы это был Фигаро «пенсионного» возраста. Любой режиссер видит себя в этом, и поскольку мы были ровесниками, он, видимо, представлял себя так. Нигде не говорится, что Фигаро – молодой. Он – цирюльник, который занимался парикмахерским искусством, пытался таким образом заработать, а также помогал устраивать свои дела графу Альмавива.
Когда я узнал, что такое французская комедия, я понял, как работают французские артисты. У французов больше театр-представление, и, конечно, мы, как артисты психологического театра, попытались внести туда изюминку нашего русского театра. Получилось неплохо. Премьера была в Версале. Вы можете себе представить: театр «Монтансье», Версаль. Само здание было построено для коронации Марии Антуанетты, и это настоящий королевский театр. Когда я вошел в зал, в ложе сидели два человека – муляжи Марии Антуанетты и королевы. И мы начали работать, а это соседство – взгляд коронованных особ – очень обязывал (смеется).
Каждый выпуск – это всегда стресс, но у нас даже если ты провалишься, то сделаешь это дома, а тут ты совершенно не знаешь, что будет. Мы не учли одного обстоятельства: для них Бомарше «Севильский цирюльник» – это просто классика. Они знают о нем все. Причем для них Фигаро – это представитель французского народа. Когда я репетировал, у меня были фразы, которые я, как русский артист, считал пафосными, их надо бы сделать аккуратнее… Он же говорил: «Нет, это сентенция». У них граф Альмавива, Розина – могут играть все, что хотят. Фигаро же – тот персонаж, который стоит над этим. Представитель народа, представитель зрителя, который вместе с ним сидит и комментирует. Приняли очень хорошо! Я даже не предполагал. Что интересно, я за свою актерскую жизнь сыграл столько французов, итальянцев, англичан, но русских вот, к сожалению, мало. Вот теперь я поворачиваюсь к своему педагогу, моему мастеру – Агамирзяну, и понимаю, какой он был мудрый человек. Он говорил нам такие вещи, которые я только сейчас начинаю понимать. Он не только учил нас профессии, но и учил выживать в этой жизни и в театре вообще. И я стал терпимее и к себе, и к другим.
Ведущая: Получается, что Вам как-то удается привнести в жанр комедии некий драматизм? Ведь и спектакль «Жозефина и Наполеон» обрел в Молодежном театре отнюдь не водевильное звучание.
Евгений Клубов: Знаете, Семен Яковлевич умудряется из водевиля сделать настоящую драматическую историю. Он переворачивает жанр: возьмите «Касатку», «Жозефину и Наполеон» – ведь это тоже водевиль. В Москве он называется «Морковка для императора», а Семен Яковлевич сделал спектакль о человеческом одиночестве. Не о Наполеоне, а о человеке, который имел все – и все потерял, но в этот момент к нему пришла любовь. С «Касаткой» – то же самое. Толстой же написал водевиль для летнего театра, а Спивак сделал из этого человеческую историю. И до сих пор спектакль умудряется так долго держаться. Начало сезона – и он говорит: «Надо смахнуть пыль.». И не только текст повторяется, прочищается все: человеческие взаимоотношения, ситуации. Делается это для того, чтобы люди каждый раз приходили, и им каждый раз было свежо.